Газета не раз уже писала о молевом сплаве леса, который в советские времена проводился в период весеннего паводка на реках района. Есть разные мнения на этот счёт. Хотим поделиться впечатлениями человека, который в 1942 году работал на сплаве на реке Ухте.

Это сын сестры моего прадеда – Александр Александрович Давыдов, живший в ту пору в деревне Лихая Шалга. Детство он провёл в Ленинграде, однако летом 1941 года вернулся с матерью в родную деревню. В апреле 1942 года (Александру тогда было 16 лет), его назначили в соседний лесо­участок на сплав, где он с перерывами работал до лета. Дальнейшая судьба Александра сложилась трагически: он погиб на фронте 4 марта 1944 года в Витебской области.

Сохранился дневник, который юноша вёл в деревне. По записям видно, что работа на сплаве очень тяжела. 2 мая 1942 года Александр пишет: «Вот уже неделя, как я не брал дневника в руки. Работаю на сплаве. Стахановец. Два раза выкупался. Первое мая также работал… Когда шли домой, то увидели, что перед мельницей большой залом. Немного его поворочали и ушли домой. Про нас пишут в газете. Но там все перепутано».

3 мая Александр сообщает: «Сегодня работали у мельницы. Несколько раз приходил домой. Ладили паром. …Мне ужасно надоело так жить. Разве это жизнь? Это одно мучение! Работать изо дня в день. С самого раннего утра и до позднего вечера. Съесть 800 гр. и вполовину голодать. Только и дела – работать! – работать. Об выходном и не мечтай! Все время в воде. Ноги мокрые. На ногах мозоли, да ещё такие, что насилу ходишь. И это называется жизнею! Это – каторга, мы живем хуже заключенных. К черту этот сплав! Скорей бы все это кончилось! Уехать бы в город, да устроиться на какой-нибудь завод, и то в сто, а то и больше раз лучше. Скорей бы кончилась эта, бесконечно проклятая, война! И с ней кончились бы мои муки».

14 мая Александр указывает в дневнике: «Вчера, не дожидаясь «шабаша», я пошел домой. Мои ноги очень сильно смяты. Придя домой, я смерил свою температуру: 38,1 градуса… Утром температура нормальная. Была фельдшерица. Велела вечером прийти к себе».

В дневнике Александра также есть написанный им очерк под названием «Жизнь на сплаве». Автор сделал к нему приписку такого содержания: «Это первый мой наиболее удавшийся очерк и который я в дальнейшем лучше отделаю и просмотрев грамматические ошибки, сдам в печать. Его, конечно, не пропустят. Меня вызовут к цензору и тот спросит о моей жизни, отце, родственниках. Ну и пусть. Мы живем в век правды и правда у нас поощряется. Разве я не могу писать то, что есть на самом деле и о том, как живут лесные рабочие. Я «писатель» реалист. Реализм у меня в очень яркой форме. Вот тогда поднимется шум после моих рассказов!».

Хочется, чтобы это юношеское произведение (с небольшими сокращениями) всё-таки увидело свет, хоть и спустя 81 год. Думаю, рассказ будет полезен тем, кто интересуется историей родного края. Орфография и пунктуация автора сохранены.


Жизнь на сплаве
Дома я прожил всего три дня: гонят на сплав, конечно, не насильно, а так «по доброй воле». Ну, не дадут тебе работки, или не выпишут хлеба, живи себе голодом дома, да почивай на печке! Так поступают со всеми теми, кого можно и кого назло отправят. Пусть оне «ученые» мол поработают – нечего лодыря корчить! Между тем дочь председателя спокойно пришли себе домой, да поживает. Работает в колхозе и смеется над нами дураками! Ей можно жить! У них наворованного всякими методами хлеба хватит! Да и работа в колхозе есть, можно заработать какой-либо трудодень! Итак, я снова шел на сплав, погруженный в эти мысли. Теперь стало много лучше, чем в первые дни. Берег стал суше, меньше воды и грязи, к тому же наступили теплые дни.

…С этими мыслями я шел почти всю дорогу и незаметно начал подходить к своей цели, деревне Ухте, хотя она состояла из множества мелких деревнюшек, имеющих собственные названия.

Я дошел до знакомой избы, в которой жил до этого и попросился ночевать. Рабочие еще не кончили работу, хотя было около десяти часов вечера. Я отломил кусок хлеба и съел его, запивая холодной водой. Он мне казался вкусным, хотя ржи в нем было только наполовину. Остальная часть состояла из соломы, вытолченной в ступе и мякины. Убранство комнаты было очень простое. Что-то наподобие кровати стояло в углу, покрытое дырявым одеялом. Грубый деревянный стол и две лавки вдоль стен. Вот и вся мебель этой избы. Дождав прихода с работы девок со своей деревни, я отдал им хлеб, который им послали с дому, так как пайка хватало, чтобы поесть один раз.

Затем я лег спать на лавку, подложив под голову шапку и фуфайкой закрыв ноги. Через час я проснулся. Один бок у меня был мокр. Ночью пошел дождь и через дырявую крышу стало капать на меня. Я отодвинулся от этого места и не успел заснуть, как надо было идти на работу.

Было около четырех часов утра. Низкие облака ползли по небу. Моросил мелкий дождь. С тяжелой головой я поднялся с лавки и начал нехотя обуваться, так как спал не раздеваясь. Портянки на печке не просохли – наполовину сырые. Кое-как обувшись и взяв кусок хлеба, я пошел на берег завтракать. Около котла начал собираться народ. Взяв две порции ухи у продавщицы, я встал в очередь у котла. Для обслуживания ста человек имелось около десяти тарелок, блюдо и три таза, из которых в Ленинграде моются в бане. Кормят как телят: нальют два ковшика мутной пахнущей воды и складут всем по маленькой рыбке. Я взял блюдо и мне налили две порции. Затем отошел в сторону и сел на траву. Хлебнув первый раз, я чуть не выплюнул. Но голод не тетка – я стал хлебать! Уха воняла, к тому же была без соли, но иные ели торопясь и с явным удовольствием. Рыбы я не ел, а выкинул, она вся протухла. Некоторым мало двух порций – они просили еще. Позавтракав все начали ожидать переклички. Вскоре пришли десятники и «начальник» сплава… После переклички нас отправили вверх по реке разбирать косу, которую набрало на камни и в которой было около 500 кубомет­ров леса. Бревна стояли стоя, боком, иные зажаты были между камней. Нас было несколько человек. Придя на место, мы отдохнули минут десять и начали работу. Влипив багры в бревно, мы дружно его дергали и отправляли вниз по реке.

Выдернув десяток бревен, которые лежали свободно, нам пришлось перерубать топорами бревна, которыми были зажаты другие бревна. И опять началось дерганье. Проработав полчаса таким темпом, я устал и вспотел. Захотелось есть. Все сели отдохнуть. Лица людей были угрюмы, работа не шла в голову. У кого был табак, тот считался счастливцем и люди приставали к нему прося закурить, но он дал немногим. Другие ждали, чтобы накурившийся дал им окурок, весь услюнявленный, такой что едва можно было его захватить.

Отдохнув опять началась работа. Посреди реки останавливались отправленные бревна – они останавливались на камнях. Надо было брести в дырявых сапогах по ледяной воде. Шел дождь, работать было неприятно. Проработав несколько часов заболели руки и спина, но время было еще около 11 часов. Нас послали к следующей косе – там началось то же самое. Ноги были сырые. В сапогах хлюпала вода, хотелось есть, но есть было нечего. Ум затуманился, лицо приняло выражение тупого безразличия. Работали лениво устало. Прибежал начальник и стал нас крыть самыми отборными ругательствами, называя лодырями и еще всякими, какие только могли придти в его голову, названиями. И никто не смел сказать против. И неудивительно! Попробуй только скажи – вечером тебе дадут половину того скудного пайка, который полагался по норме. Ты мол ничего не делал. Мы на тебя составили акт и передадим дело в Народный суд.

Люди стали немного шевелиться и работать более усиленным темпом, чтобы начальник не подумал худого. Некоторые едва бродили от истощения, но надо было работать! И они с туманом в глазах таскали бревна и таскали. Вот коса зашевелилась, бревна с треском стали двигаться – надо было скорее выбегать на берег. Все кучей ринулись к берегу. Иные запинались падали. Их толкало бревнами, которые стали рассыпаться, и они очутились в воде. Их несло посреди реки. 

Окоченевшими руками схватившись за бревна, они с ужасом наблюдали за происходившим. Но им повезло – их прибило к берегу, и они вылезли. Лица были синие, колена дрожали. Огня разделать негде, да и нельзя, и они окоченелые стояли на берегу. Так шел день. К вечеру совсем выбились из сил. Обеда не полагалось, да и не чего было обедать. Около десяти часов вечера разрешили идти домой. Идти до харчевой километров пять. Пока идешь, ноги едва волочатся. В желудке ужасный голод. Люди в очереди за хлебом жадными глазами смотрят за всеми, чтобы не обвешали и дрожащей рукой прижимали пайку. С жадностью диких зверей набрасывались на пищу. Гороховая похлебка слегка согревала и вскоре от хлеба не оставалось ничего. Шли спать. Сняв сапоги и бросив на печку портянки, люди падали на лавку и засыпали мертвым сном, чтобы затем опять вставать и работать. Так весь сплав, который длится несколько месяцев. Это называется жизнью! Я как более развитый с болью смотрел на это, на этих людей, у которых не имелось почти никаких интересов, которые были забитыми покорными существами. На сердце было и грустно, и скучно, но нечем ему было помочь! Александр Давыдов, 5.06.1942 г.

Подготовила Елена Зуева