ТВОИ ЛЮДИ, КАРГОПОЛЬЕ!
254
Возвращение на Ленина, 7
Каргополь – город, который не забыть. Для каждого, кто связан судьбой с этим местом, воспоминания о нём навсегда останутся особенными. Для автора этих строк – главного редактора самарской районной газеты Юлии Гвоздевой – Каргополь остаётся местом, где прошло её счастливое детство. Мы предлагаем читателям познакомиться с её воспоминаниями, написанными по следам проведённого здесь после долгой разлуки отпуска. В них Юлия говорит о городе и нескольких поколениях его жителей.
ВоспоминанияУ городских детей советского периода на лето было три варианта: остаться в городе, уехать в пионерлагерь или, кому повезло, – к бабушке.
Весь учебный год я ждала, когда поеду в Каргополь. Там жили бабушка Зоя, дедушка Юра и прабабушка, мы все звали её баба Шура. Эти люди, близкие и бесконечно, космически обожаемые, вложили в меня свою любовь, свои знания, постарались передать частичку опыта и, сколько возьму, – умений.
Баба Шура была большой мастерицей. Шила. Вышивала. Вязала крючком и спицами. Весь дом был облюбован её добрыми руками – половички на полу, коврики на табуретах, вышитые рушники, одеяла лоскутные. Зимой вся семья носила её носочки и варежки.
Кулинарные шедевры бабы Шуры – отдельная песня. Кухня Русского Севера, карельская кухня, ибо карелы от нас – в 70 километрах по прямой: бабуля выбирала, что ей нравилось, и пекла, и варганила это всё для семьи. Ловко так. Сейчас, бывая в Каргополе, я первым делом бегу в местный магазинчик. Там продают тонкие пирожки – такие же, как пекла когда-то прабабушка, с повидлом. А её рыбники? Калитки? С картошкой. С корочкой. Из печи. А как она рыбу жарила, которой в Каргополе – пруд пруди!
Баба Шура старалась радовать. Позовёт, бывало, с утра, откроет ладошку, а там платьице маленькое. Для куклы. Побегу, примерю, вернусь, радостная, зароюсь носом в её фартук, и дышу, дышу – бабулей пахнет. А она гладит меня по волосам, смеётся: «Ужо, подожжи».
Умела баба Шура и советы давать. За ними шла вся родня, подружки дочек, соседки и много кто ещё. Она искренне верила в Бога. Соблюдала посты, знала все праздники. Пока могла – ездила в церковь. Со временем всё реже. Молилась дома.
Всю жизнь вспоминала своего Ванечку: «Вам бы, девчата, таких мужей, как мой Ваня» – она это и дочерям, и внучкам повторяла. Выйдя замуж по большой любви, баба Шура получала ту огромную заботу, о которой все мы, женщины, мечтаем.
Прадед долго её добивался. Она же никак не могла поверить, что простую девушку из очень бедной семьи приметил такой видный и образованный Иван. А он полюбил. В Шурочке души не чаял. Сам напористый такой, своего добивался. Под этим напором баба Шура и сдалась. Даже на рост его невысокий глаза закрыла, хотя своего всегда очень стеснялась, сутулилась.
Сыграли свадьбу. Иван крепко стоял на ногах – был заведующим магазином. Баба Шура дом обустраивала, дела вела домашние, рожала и воспитывала детей. Одна за другой на свет появились три девочки – Галя, Лида, Зоя. Прадед, конечно, мечтал о сыне. Он родится. Но увидеть его Иван Васильевич не успеет – в июне 41-го уйдёт на фронт.
Она его ждала. «Вот вернётся папа – заживем!», – то ли себя, то ли детей успокаивала. Письма перестанут приходить в декабре. Через два года, как война закончится, поступит официальное: «Зачислен в списки пропавших без вести».
А она продолжала ждать. Вера давала ей силы растить троих – Лидочка умерла совсем маленькой. В войну и первые годы после неё, вплоть до 47-го, «зайчик» приносил кусочки хлеба, в остальном питались подножным кормом. Бабушка Зоя вспоминает похлёбку на крапиве – кипяток, трава и больше ничего. Помнит, как во время уроков дети падали в голодные обмороки: «Сидишь, слышишь – бам! Опять кто-то лбом об парту. Учительница подойдёт, на скамью положит, потом водички даст. Больше нечего. Так и жили».
Лишь в декабре 47-го утром по радио объявят: продуктовые карточки отменяются. А баба Шура скажет: сегодня будет много хлеба. Бабушка Зоя помнит, как, радостная, бежала после школы домой, залетела в кухню, а на столе... пусто. Мама улыбнулась, подвела её к буфету и открыла створки. А там – буханки! Четыре! «Я, – говорит, – счастливее не была». И до сих пор плачет, вспоминая. Родители бабы Шуры до этого момента не доживут – оба умрут в 47-м от голода, с разницей в месяц…
Детство
В первый класс я пошла в ту же школу, где работала бабушка. Зоя Ивановна Рокина – уважаемый педагог, обладатель звания «Отличник народного просвещения». Учитель начальных классов до мозга костей. Её знает пол-Каргополя – ученики, коллеги, родители. Помнит всех своих подопечных, и до сих пор, а ей 84, каждое утро молится за тех, у кого судьба не сложилась.
Дорога в школу составляла километра два. Мы выходили на Красноармейскую и шли напрямик. Машин почти не было, единственный автобус, «четвёрка», – ходил раз в час, мотоциклы в сарайки попрятаны. Зима. Снежок падает, хрустит под ногами. А я иду за бабулей, стараюсь след в след попадать. И мысль крутится: «Хочу быть, как бабушка». Я ею очень гордилась. И горжусь.
Она научила меня читать, писать и считать задолго до школы.
И я, устроившись в домике из одеял, одну за другой заглатывала книжки с народными сказками.
Дед мой, Юрий Иванович Рокин, – рыжий северный мужик с бородой, надёжный, настоящий. Мудрый. С чувством юмора и искоркой в глазах. Моряк. Исплавал, объездил всю Россию. Осел в Каргополе. Пчёл держал. Ульи исчислялись десятками. Дед их сам мастерил, улучшал по собственной технологии. Сам обустраивал омшаник. Сам строил дом из бруса. Сам печь клал.
Мёд мы всегда гнали вместе. Я подносила нос к медогонке, и аромат, пока дед «крутил барабан», уносил в поля, полные разнотравья. Становилось тепло-тепло, уютно-уютно. Дед всегда говорил: «Не будет пчёл – вообще ничего не будет». И день за днём я терпеливо выносила нападки его карпаток (порода уживается в регионах с сильными морозами – прим. авт.). Потому на каких-то фото из Каргополя на меня без смеха не взглянешь.
Дед любил фотографию. Под это дело ему была выделена кладовая. В ней – сказочная лаборатория. Открыв рот, я смотрела, как в полной темноте под красными лучами на совершенно белой бумаге начинают проявляться образы, за ними – изображения. Настоящее волшебство.
Выпендрёжную мою натуру дед баловал. Всё детство – в его фотографиях. Вот я мокрая вся, в труселях. С бантом набекрень. На озеро ездили. Передних зубов нет, но счастливая! В первый раз поплыла. А вот мы всей женской линией сидим в ряд на диване – прабабушка, бабушка, мама и я. Мама увозит меня в Тольятти. Я улыбаюсь. А сердце рвётся. Моё лето кончилось.
Здесь мне вообще лет пять. Сижу в мотоцикле. В коляске. В шлеме. Посреди леса. Сейчас придёт дед, и я узнаю: едем дальше или будем собирать грибы тут. Я, конечно, давно за то, чтобы выйти. Северные леса богаты и щедры. Дед такие места находить умудрялся! Сплошь в белых грибах. Бабушка потом их сразу жарила с картошкой, на масле сливочном. И подавала с тёплым молоком и корочкой чёрного хлеба. Объеденье!
Дед часто брал меня в лес, сызмальства. Он знал, какие грибы ядовитые, какие – нет. Какие травы лечат от каких болезней. Какую птичку как зовут. И как устроена их жизнь. Всё это он рассказывал мне – интересно, будто былину какую-то. А я впитывала всё, как губка.
Возвращение
Жили мы на Ленина, 7. Мы – это бабушка Зоя, дедушка Юра, баба Шура и в летние каникулы – я. Деревянный двухэтажный дом из трёх подъездов, белый, с бордовыми крылечками и балконами – красивый! Такие дома без удобств называют «бараками». Другие называют. Я не могу.
В детстве особо не думалось, насколько сложным был быт. Мне нравилось, когда баба Шура просила принести водички, и я с литровым бидоном неслась к колонке во дворе, висла на ней всем телом – иначе сил не хватало – и таскала, раз по 20, туда-сюда. За питьевой водой ходили на родник, метрах в трёхстах от дома. Дед – с большой 40-литровой флягой, я – со своим бидончиком. По дороге всегда о чём-то разговаривали.
По вторникам ездили с бабушкой в общую баню. На автобусе. Дома – только чугунный умывальник с раковиной, под ней ведро. Его выносили на помойку вместе с пищевыми отходами – других, по сути, и не было. Всё, что горит, сжигали в печке. Пакеты целлофановые стирали. Об ином пластике тогда и не слыхивали.
Газ был привозной, только для плиты. Когда кончался – звонили в службу. Баллоны висели на торцах дома. У каждой квартиры – свой шкаф с ключиком. Топили дровами, которые надо заказать, привезти, разрубить, сложить в поленницу. И носить потом домой охапками, в любую погоду, а если мороз сильный – на все три печки. Холода в Каргополе бывают знатные.
Если бабушка Зоя решилась стирать – пиши пропало. Сначала бельё замачивали в мыльной воде. На кухне клубами стоял пар, по окнам вода стекала тонкими ручейками – что-то в больших кастрюлях кипятилось на печке. Вместительной тары, тазиков был целый арсенал. И корыто. Меня в нём маленькой купали. И доска стиральная, железная, с деревянной ручкой. И щипцы, тоже деревянные, – ими бельё горячее из кипятка доставали.
Машинка, больше похожая на трубу, тарахтела с шести утра без продыху. Дед не успевал таскать воду из колонки, а потом (канализации не было – прим. авт.) – на помойку. Этот конвейер работал несколько часов. Получалось 5-6 корзин мокрого белья, небольших, но тяжёлых. Со всем этим добром мы с бабушкой чапали в самый центр, в любую погоду. Зимой, в метель – не с тележкой уже, а с санками. На берегу Онеги много не замерзающих даже в лютый мороз ключей. Над устьями ручьёв стоят полоскалки – несколько прямоугольных прорубей под общей крышей. Придёшь – ещё и очередь…
Полоскание – дело весьма трудоёмкое. Бросаешь в воду пододеяльник, он аж пузырится. Встаёшь на колени (специально с собой носили коврики), наклоняешься – одной рукой за балку сверху держишься, другой полощешь. Потом руки меняешь. Туда-сюда, туда-сюда. Вода ледяная! Крупное бельё полоскали первым. Под конец на него уже сил не хватало.
К вечеру на бабушкины руки страшно было смотреть. Но паники не было. Все так жили. И не выпендривались друг перед другом, а помогать старались. Помню, собрались мужики со двора, дедушка Юра с ними. Доски на большой машине привезли. Целый день топорами махали, строгали рубанками. Мы, конечно, к ним приставали в нетерпении: «Не готово?», «А когда будет?», «Долго ещё?» К вечеру во дворе стояла новая горка. Ещё через неделю – карусель с машинными шинами вместо сидушек. Домой нас было не загнать. Да и не гнал никто – все под окнами. А ночи летом в Каргополе белые. Так и гуляли гурьбой до полуночи.
Какое мне тогда было думать о быте! Я думала о том, что Каргополь пахнет деревом. Лесов в Архангельской области много. Домики все сплошь деревянные. Баньки у многих. Как затопят! И мосточки кругом, тротуаров нет. Идёшь, они поскрипывают в такт.
Помню, как за горохом всем двором ходили, мал мала меньше. Я — за старшую. Идём по полю, голоса только слышу, макушек не видно. Горох, кстати, сладкий был. Мы его пакетами набирали, когда в себя не лезло уже.
…Мне Каргополь казался целым миром.
Года летели. Я окончила школу. Умерла баба Шура. Работа, учёба, семья, ребёнок, ипотека. На какое-то время Каргополь исчез из моей жизни. Долго не приезжала. Мама, которая чаще звонила бабушке, каждый раз рассказывала, что дедам тяжело с хозяйством. Старенькие совсем. Всё ждали, когда Ленина, 7 признают аварийным – обещали расселить в дома с удобствами.
Я меж тем вижу сон. Дом наш рушится. Я снаружи, деды внутри. По шатающейся лестнице бегу наверх, как в детстве, через две ступеньки, кричу: «Бабуля, дедуля!» Влетаю в зал. С потолка штукатурка сыпется, печка ходуном ходит, не вижу никого… и просыпаюсь. Решение было принято одномоментно: дедов надо забирать. Тем более что с медициной в Каргополе не ахти. Терапевтов нет, не то что узких специалистов. На приём к ним ездят в Няндому, за 80 километров. А лучше в Архангельск. Поездом.
Бабушка Зоя и дедушка Юра переехали в Самарскую область, в село Мусорка. В дом со всеми удобствами. Но спроси их сейчас: где бы вы жить хотели? Знаю, что ответят…
Фото из семейного архива автора
Юлия Гвоздева.
RSS
